Прибыть в Венецию можно уже только для того, чтобы посетить этот островок, до которого добирается не слишком большое количество людей. Они не туристы, скорее пилигримы: сюда едут не развлекаться. У некоторых в руках цветы. Собравшись тесной группкой на пристани ждут вапоретто, чтобы пересечь небольшое пространство воды и оказаться там — на Сан-Микеле, где вначале был монастырь, а позже тюрьма. Лишь потом, по приказу Наполеона, остров был полностью отдан венецианцам. Там они находили свой последний приют: люди, прожившие всю жизнь в городе на сваях, все же предпочитали упокоиться в земле, а не в соленой и чуть мутноватой воде лагуны.
Сан-Микеле, постепенно поглощающий местное население, тем не менее не выглядит устрашающе мрачным хищником. Тщательно убранные дорожки, неторопливый метельщик, напевающий любовную арию, цветочные клумбы, вечно зеленые кипарисы и скачущие повсюду черные дрозды не навевают грусть, хотя, впрочем, и радость тоже. Скорее, в мире этого островка живет остановившееся время, изредка нарушаемое вторгающимися посетителями или теми, кто оказывается здесь по трагической необходимости. Из зала прощания выходят двое молодых людей, один содрогается от немых рыданий, другой поддерживает его. Вскоре они покинут это место и воды лагуны, подобно Стиксу, отделят царство живых от тех, кто никоим образом не может покинуть остров.
Высокий колумбарий белого мрамора в лучах солнца слишком ослепителен для олицетворения трагедии. Коммунальная квартира для тех, кто при жизни вряд ли пребывал в тесноте. Мимо него нужно пройти, чтобы попасть к тому, кто как раз прекрасно знал, что такое настоящая коммуналка.
Номер его нынешней комнаты — пятьдесят семь. Странно, ведь у Дягилева она шестидесятая, а у Стравинского — шестьдесят первая. Хотя вряд ли тут нужно искать хронологию. Видимо, дело просто в нарезке части земли, отданной им в пользование. В списке у входа сначала написано слово tomba и только потом — имя и фамилия. Tomba — место последней действующей прописки. И в самом деле, если не указать tomba, кто-то вдруг может подумать, что там вас ждет сам имярек. Хотя, приходя на Сан-Микеле, мы подтверждаем совсем противоположное: не он нас ждет, а мы сами ищем встречи с ним. Зачем — не очень понятно. Видимо, надо совершить попытку прикоснуться к чему-то, что недостижимо и абсолютно нам неподвластно. Придя на место памяти, мы пытаемся увеличить собственный удельный вес, что, по сути, совершенно бессмысленно.
Коль когда-нибудь решите посетить его могилу, идите по левой уводящей от входа дорожке. Никуда не сворачивайте. Пройдите в слегка проржавевшие ворота на протестантский участок и на секунду остановитесь.
Если вы когда-нибудь бывали на еврейском кладбище, то дальнейшие поиски не составят труда. Светлое надгробье характерной формы видно издалека. Не ирония ли найти упокоение рядом с местом, в которое ты был влюблен? Остается лежать поблизости от города для глаз, когда твои глаза уже ничего не видят.
Letum Non Omnia Finit. На родине проходит официозный юбилейный парад аттракционов — распахнутые двери в ту самую коммуналку и фестиваль с диким названием во дворике Ахматовой. Видимо, необходимо что-то там принести в жертву, чтобы тут более пронзительно звучало Letum Non Omnia Finit. Со смертью все не кончается.
Оставляем горсть привезенной земли с могилы его родителей и уходим.
Вапоретто, потом еще одно, десять минут пешком, и мы на набережной. На стене из красного кирпича белая мемориальная доска, чуть в отдалении — индонезиец в надежде на медяки лениво наигрывает на баяне. Фланируют редкие прохожие. Фотографируем доску. Кто-то приостанавливается, пытаясь понять, что нас привлекло в этом месте. Впрочем, надпись на доске им ни о чем не говорит.
Комментарии: