Джеральд Даррелл. Корфу.

Если в разговоре о греческом Корфу собеседник остается равнодушным при упоминании имени Джеральда Даррелла, мне остается только сожалеть о том, что наша беседа об острове сейчас закончится. В то же время я могу и позавидовать ему, искренне веря, что после моей рекомендации он тут же разыщет все три книги знаменитого английского натуралиста и на несколько дней перенесется из своего жилья в дом семьи Дарреллов той счастливой эпохи, когда они проживали в «Саду богов», омываемом волнами Ионического моря.

По крайней мере, так было со мной в ту почти еще детскую пору, когда я на время стал обладателем библиотечной и уже изрядно потрепанной книги “Моя семья и другие звери”. Помню, что тогда перечитал ее несколько раз подряд. Да и сейчас время от времени я не отказываю себе в удовольствии вернуться на страницы именно этого произведения Джеральда Даррелла, хотя также люблю и многие другие его книги, переносящие нас то в зоопарки Англии, то в мир диких животных сельвы или тропических джунглей, то просто знакомящих с забавными и всегда добрыми людьми.

Надо ли говорить, что когда мы впервые собрались в Ионическое море, отправная и завершающая точка нашего маршрута располагалась на том самом греческом и непременно даррелловском Корфу. Но, по  прибытии туда, меня ждало почти трагическое разочарование. Практически все, что я рассчитывал увидеть, и не просто увидеть, а ощутить, влекомый на эту землю рассказами Даррелла, исчезло. Исчезло, сметенное всеобщими преобразованиями и туризмом, делающими места до боли похожими друг на друга. Потом, взяв машину и отправившись с туристического побережья внутрь острова, мы находили какие-то уголки, в которых можно было, слегка прикрыв глаза, уловить былую прелесть острова. Это ощущение могла принести какая-нибудь старая дуплистая олива, или разрушающиеся жилища покинутого горного поселка, или случайно попавшаяся овчарня, к которой нас вывела петляющая и ухабистая дорога.

За время нашего путешествия мы находили сохранившиеся аутентичные места на других Ионических островах — Лефкаде или Кефалонии. Но сам Корфу, как горько это ни звучит, оказался для меня скорее мемориалом, чем живым существом. Во многих статьях можно прочитать строки, в которых говорится, что именно Джеральду Дарреллу остров обязан туристическим процветанием, что именно его книги приблизили пору прекрасного материального благополучия жителей. Да, может быть, это и так, но, говорят, что сам Даррелл испытывал чувство вины, видя преобразование острова не в лучшую сторону. Буквально на днях мне довелось познакомиться со статьей Джеральда Даррелла, которую я представляю вашему вниманию как тему для раздумий. Тем же, кто собирается на Корфу, но никогда не читал его книг о проведенном там детстве и просто хочет полежать под солнцем на пляже, я и не рекомендую их читать, как и эту статью. Иначе есть слишком серьезная опасность, что вы начнете думать о том, что каждый из нас, приезжая в подобные заповедные места, вольно или невольно становится участником гибельных для «духа места» метаморфоз.

Ваш Борис Тополянский

Джеральд Даррелл. Корфу.

Давным давно у меня завязался в высшей степени необычный роман. Это началось, когда мне было восемь лет, и я влюбился глубоко и бесповоротно в восхитительное создание, в зрелую красавицу. Она дарила мне радость, яркость, свободу духа и открыла мне глаза на красоту, ароматы, цвета, познание, любовь и смех. Ее звали Керкира — греческий остров, которому, возможно, несколько миллионов лет. Мое недавнее посещение острова было подобно нанесению визита некогда самой красивой женщине в мире, пораженной острой и, возможно, неизлечимой формой проказы, имя которой — туризм.

Конечно, нелепо ожидать, что места вашей юности останутся неизменными, когда вы сами стареете и дряхлеете. И все же вы в душе надеетесь, что окружающие вас картины природы, суша и море, если они не испорчены человеком, останутся неизменными, подобно живописным полотнам. «Никогда не возвращайся туда, где ты был счастлив», — однажды сказал мне брат Ларри, и это плод мудрости с заключенным в нем зерном горечи, ибо я возвращался во многие места, где когда-то был счастлив, и там я был счастлив опять. Но местом, которое в свое время дало мне величайшую радость и очарование, был остров Корфу, и, многократно возвращаясь сюда, я страдал, видя его кончину.

Туризм — это странная современная болезнь. Она поражает и босяка, и человека скудного достатка, и толстосума, вследствие чего превращается в эпидемию, подобно бубонной чуме, прокатившейся по Европе в средние века. Сейчас эта эпидемия туризма шествует по всему миру. Жители Корфу были благословлены своим прекрасным, волшебным наследством — островом поразительной красоты, вероятно, одним из красивейших островов Средиземного моря. Что они с ним сделали — это вандализм за пределами понимания.

Я думаю, что мне стоит вернуться назад во времени, чтобы объяснить, что я имею в виду, так как многим людям, впервые посещающим Корфу в наши дни, неясно, что с ним не так, — они удивляются, из-за чего я так переживаю. Я прекрасно знаю давнишнюю поговорку «нельзя повернуть время вспять» и понимаю ее. Однако я хочу сказать, что пока часы тикают, используйте время мудро, а не проматывайте его для насыщения собственной жадности. Охраняйте и уважайте красоту, которая вам дана, грядущие поколения тоже захотят насладиться ею.

Конечно, мне повезло, что я познакомился с Корфу в тридцатые годы, когда для туризма этот остров еще только-только начинал открываться; тогда это было, так сказать, крохотное темное облачко размером с детскую ручонку на фоне остального безоблачного неба голубизны крыла сойки. Помнится, тогда обычно пролетал лишь один самолет в неделю — гидросамолет. Это было крупное событие, которое обычно происходило во время нашего чаепития. В те дни чай был чаем, с пахнущим лесом сливовым пирогом, желтыми, как закатное солнце, ячменными лепешками, утопающими в сливочном масле, печеньем, хрустящим и бронзовым, словно осенняя листва, а вдобавок могла быть горсть земляники, подобной красному бархату с золотыми включениями, окутанная вуалью сливок. И вдруг мы слышали звук, как будто давал о себе знать только что проснувшийся после зимней спячки шмель — слабое жужжание, свидетельствовавшее о нашей связи с внешним миром. Мы оставляли наш восхитительный чай и, топоча по голым шероховатым ступеням деревянной лестницы, преодолевали вверх три пролета, чтобы, рискуя свалиться вниз, высунуться из чердачных окон и следить за тем, как подлетает самолет, напоминающий рождественского гуся, при посадке покрывая рябью и вспенивая голубые воды залива в великолепии цветущих магнолий.

Весь ужас туризма в те дни заключался в круизном судне — что-то вроде плавающего казино — оно прибывало раз в неделю, молочно-белого цвета, битком набитый туристами. Я думаю, оно приходило из Венеции, а, может быть, и из Триеста. Когда оно, гукая словно навеселе, причаливало рядом с таможней в старом порту, мы, наученные прошлым опытом, старались залечь на дно. Те же корфиоты, которые рассчитывали получить с прибывшего туристического судна доход от торговых операций, вывешивали многообещающие и засевшие в памяти объявления, призванные побудить туристов раскошелиться: СУФЕНИРЫ ДЁШОВО или ЗДЕСЬ ПРОИСХОДЯТ ЛУЧШИЕ СДЕЛКИ и совершенно незабываемое ЧТОБЫ ВЫ ЗНАЛИ ЗДЕСЬ МЫ ПРОДАЁМ САНДИЛИИ. ЕСЛИ ВАШ САНДИЛЬ СЛОМАЛСЯ, ЗДЕСЬ МЫ ПОЧИНИМ ЕГО С ЛЮБОВЬЮ.

Туристы представляли собой разнородную непривлекательную компанию — на самом деле, таковы они и сегодня, так как эта разновидность, по-видимому, не меняется со временем, а только растет в числе. Наблюдалось две варианта цвета кожи — ярко-красный и шелушащийся белый — как рыбье брюхо. Видимо, главным образом, это были анемичные англичане, а также немцы, которые из-за особенностей своего языка всегда говорили «в нос». Им отводился один час, чтобы побыть в городе и выпить стаканчик на улице Листон у центральной площади. Эта миниатюрная копия улицы Риволи в Париже была центром Корфу. Здесь, сидя за столиком в прохладной тени больших каменных арок, можно было повидать всех, если пробыть достаточно долго. Тут чья-либо репутация могла разбиться в пух и прах или, наоборот, быть приукрашенной; отсюда слухи разбегались, как зайцы, чтобы в несколько минут облететь город. Здесь начинались и заканчивались сердечные дела, эфемерные, как мыльные пузыри. Это был пуп нашей крошечной вселенной.

Часа было вполне достаточно, чтобы немцам проявить чрезвычайную надменность и грубость по отношению к корфиотам, а англичанам излить жалобы по поводу дурного запаха на острове. Последнее мне всегда представлялось непростительным, поскольку город обладал богатым букетом ароматов, восхитительным, как редкостные духи привлекательной женщины; это была пестрая мешанина — от запахов инжира, ослиного помета, свежего хлеба до слабого острого запаха готовящейся мусаки, запаха сыра, кошек, узо и мороженого. Я, бывало, ходил по городу, и мой нос трепетал, как у собаки, вдыхая все эти обворожительные благовония, которые придавали неповторимость месту в целом. Жаловаться на это представлялось мне верхом вульгарности. Мы всегда избегали посещать город, если знали о прибытии туристического судна.

После часа жалоб и проявления дурных манер туристская братия втискивалась в вереницу допотопных такси, и таксисты доставляли ее в два места, которые только и считали достойными внимания — в Ахиллеон (дворец Кайзера) и к Трону Кайзера. Дороги в те дни были не асфальтированными, а покрытыми трехдюймовым слоем белой пыли, тонкой и липкой, как пыльца, которая завихрялась позади вашей машины подобно водовороту. Автомобиль, который следовал на слишком близком расстоянии, сполна получал этот «щедрый дар». Поскольку корфуанские таксисты разъезжали развеселой общительной компанией, то к тому времени, как караван из 10 автомобилей преодолевал пару миль, большинство туристов были так густо покрыты белой пылью, пропитанной потом, что выглядели как пародия на античные греческие кариатиды. И никакие возгласы негодования со стороны туристов не могли изменить ситуацию, поскольку ни один из таксистов не знал никакого языка, кроме греческого, а, так как греки обычно кричат друг на друга по любому поводу, водители просто принимали гневные выкрики своих клиентов за оживленный разговор на иностранном языке. Однако для нас в этом была прямая выгода — ведь, всматриваясь в оливовые рощи из чердачных окон, мы могли судить по этим ужасным завихрениям белой пыли, в какую сторону направились туристы, и избегать этих мест.

Таков был ужас туризма в 1935 году. Я вспоминаю день, когда моя мама тщетно пыталась получить пару туфель из починки, и ей было сказано: «Мадам, я сделаю их вам завтра». Моя мама, рожденная в Индии, к слову сказать, во времена британского владычества, поднялась во весь свой рост. «Завтра? — спросила она. — Вы имеете в виду греческое завтра или английское завтра?» Раскрасневшаяся от волнения, она вместе со мной вышла на центральную площадь, где под арками я мог наслаждаться викторианским имбирным пивом в керамических бутылках. Марго, моя сестра, потягивала разбавленное водой вино, а мои братья, наблюдая за тем, как узо облачками клубится в их стаканах, шутливо пререкались между собой. Мама плюхнулась на стул, дала мальчику, который нес ее свертки, эквивалент 5 фунтов в драхмах (мама никогда не могла совладать с драхмами) и сказала с возмущением: «В самом деле, эти греки сводят меня с ума. Человек в мастерской невероятно туп. Здесь вечное завтра, и это завтра, видимо, никогда не наступает».

Немолодой турист за соседним столиком сочувственно произнес: «Я нахожу их ужасными людьми. Я вижу, вы тоже туристка». «Я точно нет», — ощетинилась мама. — «Я корфиотка, и ни один иностранец не имеет права критиковать их, кроме меня».

Корфу был прекрасен, потому что был таким сумасшедшим, таким эксцентричным. Когда человек в мастерской с мягким очарованием истинного корфиота говорил, что он сделает что-то для вас завтра, он существовал в невероятном мире, который мог бы ввести в заблуждение и Эйнштейна. Слово «завтра» могло означать — к вашему совершенному изумлению — «через полчаса» или, что более вероятно, «через две недели» или «через два месяца» или, наконец, «никогда». Слово «завтра» не имело нормального значения. Оно становилось и «вчера», и «в прошлом месяце», и «через год», или что-нибудь в том роде, что, если каждый поднапряжется, то их правнуки осилят это. То был мир Алисы в Стране чудес.

Недавно я остановился в гостинице, название которой умолчу, и заказал апельсиновый сок к утреннему кофе. Когда его принесли, оказалось, что это липкая жидкость, напоминающая верблюжью мочу. Я сказал молодому человеку, который принес это: «Я заказывал апельсиновый сок».

Он ответил: «Это и есть апельсиновый сок, kyria».

Я взял его за руку, подвел к окну и указал на апельсиновые рощи, тяжелые от плодов, полыхающие при утреннем свете, как рождественские елки, рощи, простирающиеся насколько хватало глаз: «Взгляни, — сказал я, — это апельсины». «Да», — ответил он нервно. «Тогда почему все эти апельсины там, а ты принес мне это?» — спросил я.

Широкая лучезарная улыбка осветила лицо корфиота, улыбка, свидетельствующая о том, что ее обладатель знает, как вести дела со своими сумасбродными соотечественниками, а как — с иностранцами. «Ах, kyria, — сказал он, — апельсины там, снаружи. А то, что я вам принес, — это настоящий баночный сок».

Нужно либо сдаться перед лицом такой логики, либо принять ее. Именно с эти мы и сталкивались, когда приехали на Корфу, так что мы решили принять вещи такими, какие они есть, и провели там пять восхитительных лет.

Мы могли задолго вперед планировать вечеринки, пикники и длительные вылазки с ночевками, будучи уверены, что погода будет безупречной, а пляжи и предполагаемые места пикников — пустынны, если не считать случайного стада коз или бредущего мимо осла. Однажды мы отправились на пикник к восхитительному северному побережью Andinioti, где прямо из песка распускались лилии, будто духовые трубы, сделанные из слоновой кости. Во время приготовления рыбы на древесном угле мы были буквально шокированы прибытием еще одного автомобиля. На нем приехала пара из Голландии, милые люди, и задержались они ненадолго, но это нарушило наше уединение. Мы сочли, что это место стало слишком людным. Таковы были эти безмятежные дни перед самой войной.

Когда я вернулся на Корфу в сороковые, то обнаружил, к моему восхищению, что мой любимый остров почти не изменился. Вернувшись же в начале шестидесятых, я уже наблюдал предвестники грядущих перемен. Несколько отелей, явно спроектированных Сальвадором Дали с помощью какого-нибудь пациента корфуанской психушки, выстроились вдоль восхитительного морского побережья — главной ценности острова. Эти монстры торчали по береговой линии, как гнилые зубы. Новые виллы, выстроенные в наиболее нелепом, дурном вкусе, таращились на вас из некогда нетронутых оливовых рощ на побережье. Когда я высказал мысль, что все эти уродцы могли бы быть построены дальше от побережья и, таким образом, были бы скрыты листвой олив, сосен и кипарисов, на меня посмотрели, словно на сумасшедшего. Туристам, объяснили мне вежливо, нравится быть у моря. А им нравится, спросил я, купаться в собственных и чужих фекалиях? Все это устроится, ответили мне, когда потекут баснословные прибыли от туристов, обслуживаемых по пакетным соглашениям. В отчаянии я отправился к своему хорошему другу, который тогда отвечал за туризм, и сказал ему, что как иностранец я не имею права вмешиваться, но в силу своей любви к Корфу я чувствую, что нужно что-то предпринять, чтобы контролировать туризм и его побочные эффекты.

Он согласился. Я сказал, что туры по пакетным соглашениям сами по себе не принесут доходов островитянам, а только туристическим компаниям, продающим эти пакетные соглашения, поскольку турист в этом случае оплачивает свой пакет в Великобритании или где-то там еще, а на острове он тратит мало денег. Если же вы попытаетесь сохранить остров в его первозданном виде, вы сможете привлечь требуемую разновидность туристов с деньгами — тех, кто жаждет спокойствия, красоты и нетронутости сельской местности, тех, кто в современном мире, быстро разрушаемом дилерами от турфирм, готов платить за это. Он согласился. Я сказал, что если бы существовали правила, регулирующие размеры, расположение и внешний вид отелей и вновь строящихся вилл, такие сооружения не появились бы. Он согласился. Я сказал, что неконтролируемое распыление вредных химикатов против маслинной мухи уничтожило всю фауну и флору, составлявшие один из главных аспектов красоты и предмет живого интереса к Корфу. Он согласился. Я спросил, что же он собирается делать. Он предложил мне сформировать комитет. Я ответил, что как иностранец не могу делать подобные вещи.

Он предложил отправиться на встречу с мэром, что мы и сделали, и, к моему изумлению, он согласился на комитет. Итак, с некоторыми влиятельными корфиотами и мэром в качестве председателя мы устроили первое заседание. Я повторил все свои опасения за будущее острова, и что, если в ближайшем будущем не будут предприняты какие-то шаги, то не избежать ужасной участи Коста Бравы. Они глубокомысленно кивали и говорили, насколько разумно звучит моя речь. Было предложено, чтобы мы все изложили свои мысли на бумаге, с тем, чтобы на следующем заседании, когда я весной прибуду на Корфу, мы выработали план действий.

Весной, полный энтузиазма, я прибыл на Корфу и позвонил своему другу. «Когда у нас будет следующее заседание?» — поинтересовался я. «Никогда, — ответил он. — Комитет распущен мэром». «На каком основании?» «Потому что он занимался не тем, чем полагалось». Перед лицом такого крючкотворства и такой тупости я сдался.

Это было в 1965 году, и с тех пор корфиоты продолжали свое радостное схождение в ад на ручной тележке [«To Hell in a Handcart» (букв. «В ад на ручной тележке») — роман-антиутопия Ричарда Литтлджона].

Со времен моего неудавшегося комитета я получил десятки писем от туристов, которые любят Корфу и ездят туда из года в год. Они все жаловались на обеднение дикой фауны и флоры из-за беспорядочного распыления ДДТ в любой местности, которая хотя бы отдаленно напоминала болото, на неконтролируемое строительство уродливых отелей и еще более уродливых вилл, замусоренность пляжей, загрязнение моря сточными водами и так далее. Что я мог с этим поделать? Как это ни печально, я должен был признаться, что я пытался, но потерпел неудачу. Одна женщина в письме обвинила меня в том, что я несу ответственность за упадок Корфу из-за написанных мною книг. Я ответил, что писал книги, чтобы показать красоту и умиротворение этого острова в надежде, что он будет сохранен, а не осквернен.

Недавно я посетил Корфу, чтобы посмотреть, как BBC снимает фильм по моей книге «Моя семья и другие звери». Перед ними стояла тяжелая задача отыскать такие места, которые напоминали бы местности, описанные мною — места, которые отражали бы очарование и умиротворенность Корфу 1935 года. Теперь даже мои друзья корфиоты приходят ко мне и говорят: «Этот туризм ужасен, неужели ты ничего не можешь с эти поделать? Напиши что-нибудь об этом».

Как сторонний наблюдатель я могу только давать советы, и большая часть их малоприятна как для туристов, так и для самих корфиотов. Во-первых, нужен строгий контроль за всеми строительными работами. (Здесь, на Джерси, где я живу, у нас есть комитет, который не только знакомится с планами строительства, но и изучает местность прежде, чем дать разрешение на возведение любого здания крупнее курятника). Во-вторых, запретите все ночные полеты. Остров достиг точки насыщения, и в большинстве случаев без тех людей, которые прибывают на Корфу ночными (более дешевыми) рейсами, остров вполне может обойтись, поскольку они отталкивают богатых визитеров. В-третьих, решите проблему сточных вод, которые на той стороне острова, где расположен Корфу Таун, стекают в практически замкнутую часть моря, и остановите повсеместное распыление пестицидов. В-четвертых, организуйте должным образом вывоз ужасного мусора, сопутствующего туризму, — от пластиковых емкостей до одноразовых шприцов. В-пятых, настаивайте на принятии закона, обязывающего оборудовать все мотоциклы глушителями и налагать большой штраф на тех мачо, которые их снимают.

Я знаю, что глупо и несправедливо утверждать, что от красоты Корфу ничего не осталось, но то, что еще есть, стремительно исчезает. Мой добрый друг взял меня в поездку, которую он назвал «Старый Корфу», и, конечно, мы нашли таинственные, скрытые от глаз оливовые рощи и потайные долины, обсаженные средиземноморскими соснами, чьи огромные шишки усыпают землю подобно необычным рождественским елям вокруг руин старинных венецианских вилл, деревни с по большей частью нетронутыми домами и деревенских жителей, обаятельных и гостеприимных, таких, какими они всегда и были. Но подобные места малочисленны, и их станет еще меньше, если не предпринять действий по обузданию наплыва туристов, подобного налету стаи саранчи. Красота, которая еще осталась, вряд ли компенсирует орошение инсектицидами из низколетящего самолета вашей террасы, вашего завтрака и ваших гостей, как недавно произошло со мной. Сомнительно, чтобы красота могла восполнить и пленку на воде вдоль побережья длиной в полмили и шириной в 6 футов, образованную маслом от загара и пахнущую как у любой француженки подмышками, так что я не рискнул там нырнуть. Едва ли я мог почувствовать, что купаюсь в одном из самых здоровых мест, когда, оставив за спиной очаровательный остров Понтикониси, или Мышиный остров, я заметил перед собой плавающий на поверхности огромный презерватив, в который, оживленно кормясь, метнулась стайка миниатюрных рыбок цвета электрик. «Интересно, — подумал я про себя, — что за «бессловесный безызвестный Мильтон» [A ‘Mute Inglorious Milton’ — стихотворение Амброза Бирса] оканчивал свое существование в чреве этих очаровательных рыбешек?»

Несмотря на то, что мне импонируют попытки госпожи Меркури вернуть мраморы Элгина в Грецию — которой они, я убежден, и принадлежат — замечу, что этим скульптурам, по крайней мере, ничто не угрожает в том месте, где они сейчас находятся. А мне бы хотелось, чтобы она обратила свои очевидные таланты на попытки предотвратить осквернение другой части греческой культуры — созданной не людьми, а Природой. Рукотворные предметы, хоть и самые чудесные, можно воссоздать. Допустимо даже предположить, что появятся новые Моцарты и Рембрандты. Но Природу, однажды разрушенную, нельзя восстановить, а Природа, в чем я уверен, такая же важная часть культурного наследия страны, как и ее памятники и соборы. Госпожа Меркури, я убежден, это понимает. Так что я прошу ее обратить на это внимание и начать с наиболее красивого из островов — с Корфу.

© The Sunday Times (London, England), Sunday, January 24, 1988

© Автор перевода неизвестен, тем не менее, нам было бы очень важно узнать и с благодарностью опубликовать его имя.

© Ирина Билик, корректура перевода.